Родители мои были высланы откуда-то с запада этапом в Томскую губернию, и проживать они обязаны были в сельской местности. Но, совершенно не зная сельского хозяйства и не имея ни одного рубля денег для закупки хотя бы захудалой коровенки и лошадки, не говоря уже о жилье и других необходимых вещах для сельского хозяйства, они решили вопреки их положению остаться жить в городе Томске. Отцу удалось устроиться грузчиком на мельницу купца Фукемана, а мать день и ночь починяла мешки по копеечной цене. За право жить в городе, они обязаны были ежемесячно в определённый срок уплачивать околоточному надзирателю взятку 50 копеек.
Родился я в этой бедной, совершенно неграмотной семье в 1898 году 24 ноября уже пятым по счёту ребёнком. Старше была сестра Сара, второй брат Михаил (ныне умершие), потом мальчик умер, затем родилась сестра Ревека и через несколько лет я.
Проработав несколько лет на мельнице, отец развозил муку покупателям. Мешки были 5-ти пудовые - кантаренные. Поднимать и носить на 2 и 3-й этажи было очень тяжело, и он надорвался - грыжа паховая. Работать грузчиком он больше не мог, а другой работы не давали. Существовало тогда еврейское благотворительное общество, и, узнав о бедственном положении семьи, они решили помочь. Купили им лошадёнку и пролетку - он стал извозчиком. Извозчиком захудалым, которому седоки предпочитали лучших.
В 1905 году отдали меня в еврейскую школу, где половина занятий шла на русском, а другая - на древнееврейском языке. Учёба мне давалась на редкость легко, и я всё время был в числе лучших учеников, хотя домашних заданий почти не делал, так как кроме игр на улице с ребятами мне нужно было привезти воды, убрать конюшни (у отца были тогда две лошадки: одна день отдыхала, на другой он работал), увезти навоз и другие работы по дому. Старший брат с нами уже не жил, а старшая сестра вышла замуж, но родились ещё две девочки Зина и Гутя.
Материальное положение было таковым: если отец сегодня не заработает, то назавтра ни нам, ни лошадям нечего было есть. Правда, еврейское добровольное общество к праздникам помогало нам деньгами или продуктами. Болезнь отца, конечно, прогрессировала. Нужна была операция, на которую нужны были деньги, которых не было. Участились случаи, когда лошадь, сама зная дом, привозила отца полуживого. Укладывали его на кровать, а меня снаряжали во что только было, под ноги клали толстое полено для того, чтобы когда я проезжал мимо постового городового, вставал на это полено. Иначе снимали номер, и выезжать поэтому приходилось в ночь. Такса за проезд была 20 копеек. Однажды был случай. Попал мне седок офицер в собрание, а офицерское собрание было за городом и платили по 50 копеек. Я обрадовался. Дело было зимой, ночью. Мороз. Одет я был во всё, что у нас было. Привёз я этого офицера. Он вышел. И пошел, а я уже знал, если они вотрутся в компанию, их не разыщешь. Стал требовать, чтоб он со мной рассчитался. Он вернулся, выхватил саблю и плашмя так ударил меня по шее, что я на какое-то время потерял сознание. Возвратился на биржу в слезах и рассказал молодым ребятам-извозчикам. Они, оказывается, видели его, когда он сел ко мне. Говорят - не плачь, ему дорого это обойдётся. И правда, прошло не больше недели и мне пришлось опять выехать вместо отца. а в это время этот офицер проезжал мимо нашей биржи на извозчике. Трое ребят заскочили ко мне и говорят: "Догоняй этого извозчика, в Горшковском переулке". Мы его остановили, накинули ему наголову что-то и так избили, выволокли из санок без чувств и уехали.
Был один счастливый случай и у меня. Подошли ко мне два попа без очереди и говорят: поехали, мальчик прямо, потом направо - налево и приехали на улицу Бочанoвскую, где находились все бардаки. Велели остановиться около одного из более богатых и велели ждать. Через 10 минут отворились ворота и предложили мне заехать во двор. Дали коню сена, а меня завели с заднего хода на кухню, накормили. Я подстелил свою одежонку и устроился спать на полу на кухне. Была поздняя ночь. Слышу смех, песни, и любопытство победило страх. Я подошёл по коридору к двери, чуть отдёрнул портьеру и вижу: мои попа оба пьяные, совершенно голые. На коленях у них сидят по девке, тоже голой, а остальные девки пляшут и поют, и тоже в чём мать родила.
Под утро меня разбудили. Я их отвёз в центр города, и они сунули мне в руку маленькую монетку, оказалось потом 5 рублей золотых. И так, не спавши, я утром ходил в школу. Единственное чего я боялся, чтоб меня не вызвали первым, а всё услышанное я уже знал не хуже выучивших уроки.
Окончив эту школу с отличием, родители хотели отдать меня учеником к сапожнику, но вдруг явился к нам домой весь коллектив преподавателей школы и стали упрашивать родителей, чтоб они разрешили продолжать мою учёбу. Подготовить меня они брались бесплатно, а плату за учёбу будет платить еврейское общество, этого они добьются сами. Долго родители не соглашались, но учителя уговорили их моим дарованием к учёбе.
И так, при помощи одной молоденькой учительницы Войханской, у которой был только отец, который доживал последние дни, так как болел туберкулёзом, я стал заниматься. Бедность была неимоверная, и всё же она подготовила меня к поступлению в гимназию.
Несмотря на то, что прошло уже 72 года, я до сих пор помню начальницу гимназии, Валентину Ивановну Болдыреву, которая сразу обратила на меня внимание, когда я был один среди господских сынков, которых привозили в гимназию гувернантки на рысаках, и она даже полюбила меня. Хотя я был мальчиком стеснительным, но смелым, приспособленным ко всему, и хулиганистым. Она мне всё прощала и даже за провинность перед учениками, которых я лупил на переменках, ходила вместе со мной извиняться, так как я отказывался это делать. Учение мне давалось очень легко. Даже закон Божий, от учёбы которого я был освобождён, иногда проводил вне класса, а иногда оставался в классе. Батюшка почти всех учеников вызовет прочитать молитву, заданную на дом, но ни один до конца не прочтет. Тогда у меня лопается терпение, и я подниму руку. Батюшка улыбнётся в бородку и спрашивает: "Ну, что тебе?" Я говорю: "Батюшка, разрешите, я прочту", и до самого конца отбарабаню. Тогда он начинает их стыдить.
Первый год учёбы в гимназии общество полностью заплатило за меня. Все преподаватели, особенно Валентина Ивановна, были довольны моими успехами. И, конечно, они не знали, что я почти не делал домашних заданий. С одной стороны я не успевал, а в воскресенье свободное время проводил на войнишках, где также пользовался большим успехом. На второй год учёбы заплатило общество только половину платы. Кроме того, произошёл курьёзный случай. Дело было летом. Заболел отец, и мне пришлось выехать вместо него. Дошла моя очередь. Против биржи был большой магазин кондитерской фабрики "Бронислав". Вышел оттуда швейцар и крикнул извозчика, а лошадь уже привыкла и бросилась галопом к магазину. Швейцар загрузил пролётку покупками, и в это время выходит, кто бы вы думали, начальница гимназии. Я крутился, вертелся, но она, конечно, меня узнала и всю дорогу молчала. Потом говорит: "Не отворачивайся, Ицкович, я тебя узнала. Пойми, дорогой, я знаю твоё положение и лично не осуждаю, но ведь существует такое понятие - честь гимназии. Я все, что могу, делаю, чтобы помочь тебе, но моё влияние не безгранично". Я заплакал, а она ушла, за покупками вышла их горничная и говорит, что барыня велела заехать во двор, а самому зайти в дом. Я говорю: "Я в дом не пойду". "Нехорошо, мальчик, хозяйка плачет, просит, чтоб зашёл и не стеснялся". И в это время вышел её муж, инженер. Она ему несколько раз меня представляла. И он говорит: "Не обижай Валентину Ивановну. Она же тебя любит. Заезжай во двор, а мы тебе заплатим за весь день". Но мне было стыдно, и я так плакал, что он согласился со мной, заплатил хорошо, и я уехал.
Первую половину второго года я проучился. Она проявляла ко мне прямо материнскую заботу. Но я понял, что в таких условиях я всё равно не закончу учёбу. Да и родителям хотелось, чтоб я бросил учёбу и стал помогать им. Правда, сынки купчиков искали случая со мною сблизиться: кому, чтобы помог, кого, чтоб не лупил. Кормили меня конфетами, а одна гувернантка подкараулила меня и давай звать меня к ним поиграть с её дураком. Я говорю, что мне некогда играть, работы дома много. А она: "Уедем к нам на рысаке. Пообедаете, поиграете, и мы тебя увезём домой с подарками". И я согласился.
Обед этот оказался для меня наказанием, нужно было соблюдать этикет - порядок, и я даже не почувствовал вкуса, так как я вилку и нож правильно держать не умел. Потом уговорили нас сделать уроки и поиграть. Я мучился с ним, мучился, а он как чурбан. Я рассердился, ударил его, схватил свою шубёнку и удрал. Когда начальница гимназии узнала о моем преподавании, она вызвала меня в кабинет, расспросила, потом так смеялась и говорит: "Репетитор из тебя не получится". На этом кончилась моя учёба, несмотря на старания Валентины Ивановны, так как общество отказало в уплате за учёбу. Таким образом, с полученным образованием, которое, сравнив с настоящим временем, можно приравнять только к трехклассному, я начал свою трудовую жизнь.
Определили меня на работу в частную типографию учеником. Мне было тогда 12-13 лет. Хозяин, как нарочно, назначил меня в ночную смену, с 8 часов вечера до 8 часов утра. Придя домой, мне нужно было выполнить свои обязанности по уходу за лошадью, привезти бочку воды, убрать навоз и т.д.
Самая большая беда для меня была работе, так как в типографии было столько крыс, которых я очень боялся. Их было несметное количество, и хлеб, который мне мама давала с собой, где бы я ни прятал, они съедали. Тогда я стал хлеб прятать за пазухой или держал в кармане штанишек. Типография находилась в подвальном помещении. Ночью освещалась только комната, где находились станки, а меня работники типографии, нужно или не нужно, посылают в кладовые, где на меня сразу набрасываются крысы. Я кричу, что есть сил, а они смеются. Так продолжалось около полгода. Учить меня ничему никто и не пытался, и наконец родители решили меня забрать оттуда. Устроиться на работу было очень трудно, но благодаря тётке, у которой мы снимали квартиру, удалось устроиться мальчиком в магазин готового белья братьев "Фельдштейн". Магазин работал с 8 час утра до 8 час вечера. Выходной был в воскресенье, но мне надо было приходить за полчаса раньше, а уходить пока всё не приберу. Жалованье было 3 рубля в месяц, но здесь был один шанс. Когда богатые покупатели набирали товары, они просили доставить им на дом. Были такие круглые коробки с ремнями, и другой раз через весь город тащишься. И чем богаче люди, тем жаднее, а некоторые давали 15-20 копеек. Лучше всех были шансонетки, выступающие в разных кабаре, кафешантанах. Жили они в гостиницах, по несколько в одном номере. И как туда заказ, так обязательно 20-30 копеек на чай. Только когда зайдёшь к ним в номер, все они полураздетые, И, видя моё замешательство, они ещё больше старались меня смутить. Я не знал, куда спрятать глаза. Ещё было хорошо, что нас, мальчиков и помприказчиков, кормили обедом. В общем, я чувствовал там себя неплохо, только не высыпался, приходил домой поздно, и дома тоже ждала меня работа.
Утром мать покойная вся в слезах еле-еле могла меня разбудить. Так я проработал более года. Матери показалось, что очень мало я получаю. Она пошла к хозяину просить прибавки, на что он ответил: "Мальчик он хороший, и я сам хотел прибавить ему, но раз вы пришли, я не прибавлю". И так я остался без работы, кроме домашней. Очень долго был без работы и стал пристращаться к игре в карты. Одно обстоятельство меня отвлекло. Я очень хорошо ездил верхом на лошадях. В Томске был такой Енкин (француз), который немного знал меня и, встретив меня, пригласил посмотреть скакуна, которого он где-то купил. Лошади вообще очень умные животные, и они даже к маленьким относятся хорошо. Они её держали на привязи. Я зашёл в конюшню, погладил её. Она даже голову свою положила мне на плечо. Хозяин поразился и говорит: "Нам нужно сделать прикидку её резвости, и если ты согласишься (так как я по размеру и весу подходил), мы тебе немного заплатим". Договорились и на завтра утром рано поехали на ипподром, причём, у него оказались ещё два приятеля. Лошадь была крупная, смирная и умная. Показания резвости на короткие дистанции не обнадёживали. Тогда стали пробовать на полный круг, потом на два и три. Чем больше, тем она показывала лучший результат. Они мне сколько-то заплатили, а потом предложили стать официально жокеем. В случае выигрыша они мне будут платить хорошо, но первое время будут проигрывать, а когда "затемним" лошадь, на неё ставки делать не будут и, даже наоборот, за 1 руб. будут давать два. Тогда мы покажем. В общем, каждый раз они мне будут давать команду как вести бег. Сшили мне жокейский костюм, и я стал принимать участие. Сперва раза три проиграли, а потом они заломили пари большое и в тотализаторе играли. Бежали 6 лошадей. Бежать должны были три круга по полторы версты. Первые два круга я должен был держаться в середине, а третий круг подбираться к переднему, а к финишу сделать рывок, что я и делал. Лошадь (её звали "Буран") понимала мои слова как человек. Таким образом, эта троица зарабатывала не только сотни, но и тысячи рублей. Потом их распознали, и их афёра кончилась. Тогда они покрасили его в другой цвет, и мы поехали в г. Мариенск вагоном. Они не только мне, но и родителям платили. Таким образом, всё лето я проработал жокеем.
Мне было лет 14-15, и один паренёк, с которым мы играли в карты, говорит мне: "Хочешь устроиться на работу, вот я тебе дам адрес хозяина бакалейной лавочки в пересыльной тюрьме. Там два продавца, но я проворовался, и он меня выгнал. Найди предлог, откуда ты узнал, что ему нужен продавец, и иди к нему на квартиру. Если устроишься, тебе повезёт".
Два дня я подбирал версию. На третье утро к 8 часам явился по указанному адресу. Долго я врал, отвечая на его вопросы. Наконец он ответил, что я ему не подхожу. Ёкнуло моё сердце, и я стал прощаться. Но в это время его жена и взрослая дочь спрашивают его: "А почему ты этому мальчику отказываешь, когда он производит такое хорошее впечатление?" Он сразу говорит: "Посиди, я допью чай и поедем". Поехали мы с ним на извозчике. Первый раз в жизни переступил я порог тюрьмы, но только без срока заключения. Лавочка оказалась не очень большая, но буквально заполненная продуктами - от соли до шоколада. Торговал там один молодой человек. Хозяин говорит: "Вот тебе ученик. Поучи его торговать дня три, а когда поймёт, пусть начинает самостоятельно".
Система торговли была такова: заключённых, у которых были деньги на книжке, надзиратели приводили человек по тридцать. В стене два окошечка. На поданную карточку отпускаешь продукты в пределах указанной суммы и записываешь. Вместе с книжкой заключённый подаёт свою арестантскую шапочку, когда берёт продукты. Пробыв два дня, я обнаружил, что продавец берёт книжку, а продуктов отпускает гораздо больше, чем там указано. Вечером я спросил, почему он так делает. А он говорит, что в шапочку заключённый кладёт наличные деньги. Попробуй ему не отпусти, он всё, что угодно сделает, когда среди них есть даже смертники. А как же быть с хозяином? А он говорит, что тот сам жулик и выйдет из положения, а у нас другого выхода нет - или работай, или уходи.
Так я начал работу на этом посту. Каждый день оставалось в мою пользу 2-3 рубля. Конечно, родители стали жить лучше, и я стал копить деньги. Приближалась пора идти мне в армию, и в это время наш хозяин объявил себя банкротом, а нас уволил. Перед тем, как пойти мне в армию, я купил отцу одну хорошую лошадь, забил сеновал до отказа сеном, полный ларь овса, несколько мешков муки, сахара и сам с ребятами отправился гулять. Привезли меня в казармы в самом конце января 1917 года. Через несколько дней отец приехал в казармы, вызвал меня и говорит: "Знаешь, говорят, царя сместили". Я ему говорю: "Ты что говоришь, у него столько жандармов, городовых, уезжай скорей и молчи". А сам всё же поделился с одним парнем, и мы решили самовольно убежать в город. Там видим: бойцы ходят нараспашку шинели, лузгают семечки, не отдают чести. Мы решили обратиться к одному военному с вопросом, что творится.
А он спрашивает, военные ли мы (нам обмундирование ещё не выдавали), из какого полка. Мы рассказали. он говорит: "Идёмте со мной". Пришли в полк. Командира не было, только фельдфебель - такая сволочь. Мы решили сразу разделаться с ним, и со второго этажа сбросили его на подставленные штыки, а сами разбежались по домам. Потом нас собрали, обмундировали, начали учение, но дисциплины никакой. Вскоре нас образумили, и я оказался бойцом Красной Гвардии. Заболел брюшным тифом, потом возвратным, потом сыпным, и, наконец, паратифом. Причём, получилась оригинальная ситуация. По каждому из четырёх видов тифа два месяца болел и два месяца поправлялся. Во время болезни сыпным тифом я тринадцать суток был без сознания. Все госпитали были забиты, и я начал свою 6oлeзнь дома и кончил дома. Выздоровев, я обнаружил, что в городе власть колчаковцев и всюду плакаты: "Ленин - жид, Tpoцкий, Зиновьев и т.д. все жиды, продали Россию Германии и сбежали, остатки нужно добить". Встретил одного еврейского товарища, оказавшегося в их армии. Он мне говорит: "Беги куда хочешь, только не являйся. Нас на днях отправляют на борьбу с красными, но не знаю куда". Это подтвердило моё желание, и я решил уехать к старшему, брату покойному, на стройку Кольчугинской дороги в село Усяты. Он заведовал конным обозом из количества более 400 лошадей, так как никакой техники не было, транспорт был конный и рабочие руки без малейших механизмов. Прожил я там месяца четыре. Немного помогал брату, в его обязанности входила и покупка сена, овса тысячами пудов, сбруи, телег, саней и всякой другой продукции и лекарств, но ни бухгалтеров, ни счетоводов, никаких книг учёта не было. Его записка прямо в кассу выплатить крестьянину такому-то за то-то столько-то рублей - и всё. Вскоре я узнал, что в эшелоне колчаковцев, который отправлялся добивать красных, было около двадцати человек еврейских ребят, в числе которых и был мой товарищ, посоветовавший мне не являться. Между станцией Томск-1 и станцией Тайга есть разъезд. На этом разъезде эшелон остановили, выстроили всех солдат и дали команду: "Евреи, три шага вперёд, сомкнуться, остальные по вагонам". Не прошло и десяти минут, как солдаты услышали залпы - всех евреев расстреляли, а поезд тронулся дальше.
Брата вскоре отозвали на работу в Управление строительства, в г. Томск, а я автоматически продолжал его функции и даже не знаю, был ли на меня приказ. Денег мне не требовалось, я жил у хозяйки усадьбы Прокудиной, дружил с её средним сыном Григорием, и когда надо помогал им и лошадьми, и людьми. Питались вместе, денег они с меня не брали. Был у меня казённый конь скакун, английское седло, и после работы мы часто выезжали с Григорием на прогулку. Потом я узнал, что несколько человек крестьян по вечерам, вооружившись берданками, выезжали за поскотину встречать банды колчаковцев. Я тоже стал иногда выезжать с ними. И вот вдруг в село Усяты врывается банда колчаковцев, и первым арестовывают меня. "Ты выезжал нас встречать?" Я говорю: "Иногда выезжал от нечего делать". Главарь говорит: "Ну, мы найдём, что тебе делать. Пиши своей хозяйке, чтоб она принесла тебе чистое бельё. Утром мы тебя расстреляем". Я попросил бумагу и написал. А она была женщина умная, обежала половину деревни и предупредила. Принесла мне поесть и бельё и шепчет, что вечером возвратятся рабочие, и чтобы я не падал духом, а она их предупредит. Смерти я почему-то никогда не боялся и здесь надеялся на своих рабочих. Одних киргизов было более 150 человек и остальных ездовых человек 100. Кроме того, к брату и ко мне крестьяне были все настроены дружелюбно.
Перед утром меня вызвали. Я готовился, конечно, к худшему. Но главарь банды поручил своему заму объявить мне, чтоб я благодарил рабочих своих и крестьян, что они умолили его, и послал меня работать. Оказывается все рабочие и много крестьян, вооружившись кто чем мог, предупредили, что если со мной что-нибудь случится, они ни одного живым отсюда не выпустят.
Прошло совсем немного времени, меня вызывает начальник колчаковской милиции и говорит: "Завтра утром вели запрячь пару хороших лошадей, нас вызывает начальник кузнецкого военного округа ". Я сразу понял, что меня кто-то предал из томичей. Я ему говорю: "Хорошо. Утром всех выпровожу на работу, позавтракаю и часам к 10 утра подъеду". Он говорит, что поздно, что не успеем к окончанию работы. Я ответил, что кони хорошие, домчат быстро. Сам быстро к хозяйке. Она говорит, что немедленно надо бежать. А до станции Кольчугино более 120 вёрст. Поезд отходит в 6 утра. У меня была очень сильная кобыла гнедой масти и один надёжный коновозчик, я ему велел запрячь эту кобылу в двyxкoляску и ехать в дер. Киселёво к такому-то крестьянину и ждать меня там, а сам разыскал Гришку хозяйского. Мы оседлали своих скакунов, но я хватился, что у меня даже денег на билет нет. За всё время работы я не получил ни одной получки. Хозяйке я не хотел говорить. Надеялся, что займу у крестьянина. Начальник милиции жил напротив, но так как мы выезжали часто, эта поездка не вызвала у него подозрения.
Поехали мы в противоположную сторону от деревни и доскакали эти 20 км засчитанные минуты. Хозяину я всё рассказал, он говорит: "Правильно решил, Леонтьич". Сам хозяйке приказал приготовить на дорогу продуктов. Мои отказы ни к чему не привели. Выпили по стакану медовухи, которая простояла в земле 15 лет, и я говорю ему: "Одолжи мне на билет денег". Он взял меня за руку, подвёл к сундуку, открыл его, а там чуть не четверть сундука денег. Я взял примерно 50 рублей, а он говорит: "Дурак, тебе деньги понадобятся". Засунул свою лапищу в ящик, достал целую горсть денег и рассовал мне по карманам. А когда мы с извозчиком вышли садиться в свою двуколку, там уже всё было заложено продуктами и никакие возражения не учитывались. Проехав более половины дороги, мы оказались в селе Белово (ныне город Белов), и мне захотелось проститься с одним очень хорошим крестьянином. Мы постучали к нему, времени было 2 часа ночи. Оставалось ещё 50 вёрст до ст. Кольчугино (оттуда ходили поезда). Хозяин дома, услышав, что приехал я, кричит своей жене: "Скорей вставай, Лeoнтьич приехал". А сам бежит открывать ворота. Я ему рассказал причину бегства и говорю: "только напоим лошадей и в путь, а опоздать на этот поезд смерти подобно". Он убедился и тоже стал предлагать мне деньги, от которых я отказался. Мы вышли садиться, а там уже были заняты все места, куда надо садиться. Там было опять и гусь, и масло, и мясо, и разные пряности. Они всё это сняли, дали нам в руки. А как они нас провожали, у меня сейчас слёзы на глазах. Сибирские крестьяне вообще очень гостеприимны, честные и любят честных людей. А мы спокойным братом во всей округе пользовались этой славой и уважением. Так, праздник в сёлах, например, "Hикoлин день" - значит праздник в с. Никольском. Приехать туда надо обязательно. Мы с хозяйским сыном Григорием или верхами, или запряжём в тележку и заранее решаем, к кому заедем. Перед деревней, или вернее, въезжая в деревню пускаем лошадей вскачь до нужного двора. Иначе, если в окно увидят, то выскочат, лошадь под уздцы и всё. Оттуда уже никогда не уйдёшь, и весь праздник пропадёт. У которых в доме есть медовуха, которая хранится в дубовых бочках по 10-15 лет, очень вкусная. Голова свежая, а двигаться не можешь. А обычай для дорогих гостей таков: только войди в дом хозяин преподносит чарку, следом жена и если есть дети, до постели уж доведут, а сам никуда. А на празднике скачки, борьба, танцы, ты спишь и ничего не видишь.
В общем, к поезду мы успели. Купил билеты до Томска, взял себе немного продуктов, а возчику отдал всё остальное. В Томске пробыл несколько дней, боялся доноса, и уехал в Красноярск. Дядя был великолепный стекольщик, заключил договор на застекление военного городка. Я был у него доставщиком стекла, пока не побили и не прогнали Колчака.
В 1919 году умер мой отец. Мать и две сестры оказались на моём иждивении. Я сам был без специальности и пришлось некоторое время продолжать дело отца, которое я ненавидел всей душой и работал по ночам. Примерно в это же время мы с настоящей женой, Елизаветой Борисовной, в прошлом Шейнкман, решили пожениться, и она переехала жить к нам. Моя жена была тоже без особой профессии и не работала. Родители её умерли, и она, не имея даже крова над головой, вынуждена была ютиться у своих сестёр: Ханы и Лены. У неё были ещё три брата: Михаил, Семён и Абрам, которых она помнит, и два младших брата, о которых она ничего не знает. Отец её жил в одном из районов Томской губернии, около шахт Кемерово, где работали её братья и были подпольными коммунистами. Абрам был осуждён на 10 лет каторжных работ. Остальные были вынуждены скрыться. Родители тоже уехали в Томск. Отец уже заболел, мать обязана была как-то содержать семью. Немного им помогала подпольная организация. Потом умерла мать, а затем младшая сестра Надя. Когда встал вопрос о нашей женитьбе, пришлось выдержать большое идеологическое и практическое воздействие двух сторон. Её сёстры и братья категорически возражали против меня так же, как моя покойная мать была против моей настоящей жены. Однако факт совершился, и в 1921 году у нас родился Леонид.
Мы с женой оказались совершенно изолированными от родственных связей. И только благодаря тому, что свет не без добрых людей, мы в больших муках выжили, и жизнь пошла своим чередом. Были, конечно, очень тяжёлые времена, были и взлёты. Причём нужно учесть, что в жизнь я вошёл с 3-х классным образованием и никакой специальности. Жена почти без образования, но её заслуга в том, что она была хорошая мать, хорошая хозяйка, хорошая жена, и любое переживание в жизни она переносила безропотно. К тому же и родственники наши понемногу начали сближение с нами. Первой была её покойная сестра Маня и брат Семён, уже работник ГУБЧЕКА. Мои мать и сёстры тоже должны были смириться, но без сердечности.
И так, после службы в Красной Гвардии и перенесения всех четырёх видов тифа, я был демобилизован и начал в 1920 году свою трудовую жизнь, если не считать мои детские работы.