С.Б.Абрамзон Страницы моего детства

страница 6

 предисловие
 стр.1
 стр.2
 стр.3
 стр.4
 стр.5
 стр.6
 стр.7
 стр.8
 стр.9
 стр.10
 стр.11

 на главную страницу

Но однажды привычный ход школьных будней был нарушен новым событием, - в класс вошел наш классный руководитель - учитель рисования (заметим, не часто такое бывает, - мы его очень любили) - Владимир Васильевич Горяинов и представил нам новенькую. Она носила необычное, какое-то цыганское имя - ее звали Рада. А фамилия и весь облик не вызывал сомнения - Рада Ставницер была еврейская девочка. Для своих лет она была высокого роста, а может, это так казалось из-за ее очень про­порциональной фигурки, тоненькой и прямой, с походкой то ли гимнастки, то ли балерины. И вся она была задумчивая и грустная с ее удивительными карими глазами, какие бывают только у еврейских детей, - большими, широко открытыми и вспыхивающими при каждом обращении к ней. Класс насторожился и притих. Девочка была действительно необычная. Это сразу бросалось в глаза. И мы все в этом скоро имели возможность убедиться.

С ее приходом какой-то новый дух поселился в классе, подул иной, более, что ли, свежий ветер на распускающиеся паруса нашей приближающейся юности. Во-первых, не в пример нашим девчонкам, Рада была заметно более начитанной и образованной. Она знала много того, чего многие из нас не знали. За тот же, что прожили и мы, отрезок жизни она и видела несоизмеримо больше всех нас. Она была настоящая столичная девочка, не упустившая те огромные преимущества возможностей, что дает столица. Она любила и знала театр, слушала великолепных музыкантов, бывала во всех музеях, знала все достопримечательные места Подмосковья. Было просто поразительно, когда она все это успела в свои одиннадцать - то лет!? "Синюю птицу" она знала чуть ли не наизусть, а "Трех толстяков" рассказывала с такими подробностями, как будто сама их только что написала. И как рассказывала! Ее глаза горели, щеки пылали, она была во власти тех революционных страстей, она просто жила в каждом из ее героев, она сама была маленькой Суок, ненавидящей этих трех противных толстяков! В обхождении она была приветлива и тактична. Хотя и не могла не ощущать своего превосходства, она была скромна, но раскованна, темпераментна, но сдержанна, проста и естественна, абсолютно лишена какого бы то ни было манерничанья, остроумна и весела. Она была просто великолепно воспитана, словно прошла обучение в специальном заведении, но этим заведением была просто ее интеллигентная семья.

Вскоре после появления в нашем классе она пригласила весь класс к себе домой, и знакомство с ее семьей состоялось. Им дали квартиру в Красном доме, так и полагалось. Этот дом и был предназначен для местного начальства, а ее отец приехал сюда как новый главный инженер треста. С первого же шага обстановка и дух этого дома сами по себе ответили на все ранее казавшиеся непостижимыми вопросы, - вся атмосфера была предельно насыщена сутью и смыслом жизни ее обитателей. Встретила нас Радина мама Ирина Ионовна - высокая очень красивая молодая женщина, совсем не похожая на Раду. Зато выскочивший навстречу Ромка - братик Рады - был словно скопирован с нее.

Этот пятилетний мальчишка с первой минуты завладел не только всеобщим вниманием, но не отпустил от себя уже никого. Мальчишек он сразу увел к себе для демонстрации своих, по тогдашним представлениям, просто фантастических игрушек, - оказывается, их привез папа из Англии, где проходил какую-то стажировку в Кембридже. Но много игрушек было сделано и своими руками (с помощью папы, разумеется) из самых разных материалов и заготовок по типу тех, что мы узнали уже значительно позже. Больше всего в его "ангарах" было самолетов, самых разных по размеру и назначению, - шла эпоха стремительного развития авиации. Они у него и жужжали, и разворачивались, и даже падали каждый по- своему, - и все это он демонстрировал нам, тормоша нас, восхищенно заглядывая каж­дому в глаза и не давая отвлечься ни на минутку. Нас спасло только то, что он со своим неотразимым обаянием попал все-таки в лапы наших девочек, которые принялись его тискать, трепать и даже обцеловывать: удержаться от этого было невозможно. Он визжал, вырывался, царапался, но больше хохотал так заразительно, что сотрясался весь дом. Тишина наступила лишь тогда, когда сели за стол, нет, точнее, когда начали пить чай с яблочным пирогом. Ромка любил поесть, хотя по его тоненькой верткой фигурке это было незаметно, все уходило в энергию.

Радиного папы в этот раз мы так и не увидели: он приходил очень поздно. Тогда только еще начинали осваиваться новые шахты 16 - бис и 17 - бис вновь созданного союзного треста "Болоховуголь". Ставницеры еще не очень устроились в своей большой трехкомнатной квартире, но по всему было уже видно, что за семья поселилась здесь. Красивая, но скромная мебель, размещенная свободно и целесообразно, сразу давала понять, что обитатели этого жилища - люди трудолюбивые, приученные к порядку и организованности. Даже в комнате детей с массой игр и игрушек был полный - не стерильный, но рабочий - порядок, при котором, как я заметил, этот горящий кипучей энергией действия Ромка, демонстрируя свои игрушки, возвращал их снова на место привычными приемами приученного к порядку пай-мальчика.

Образцом аккуратности и порядка явилось и место самой Рады. При всем многообразии ее увлечений и занятий, помимо школьных, все знало свое место и восхищало аккуратностью. Центральное место в общей комнате - столовой - занимало пианино, довольно уже потрепанное, если так можно сказать о пианино, видно на нем играло уже не одно поколение любителей музыки. Но зато оно было изготовлено какой-то знаменитой фирмой. Именно это и ценилось в нем, инструмент звучал великолепно. И повсюду - множество изящных оригинальных безделушек.

Уже нашли свое место и несколько картин и фотографий, среди которых на одной довольно странная группа: не то папанинцы, не то еще кто-то, закутанные в меховые одежды, среди ледовой и снежной пустыни. Разглядеть ее не удалось, но скоро ее загадочность объяснилась просто, хотя и вновь немало удивила: их семья перед этим прожила больше года на каком-то чуть ли ни необитаемом острове со странным названием "Шпицберген". И, наконец, множество книг, еще не устроенных, дополняло картину этого не совсем обычного дома.

Скромный быт, а часто и просто убогое жилище, тогда были обычным явлением для вновь осваиваемых районов совсем даже не глубинок страны, - судьбу всех новоселов разделяла и интеллигенция, - она отличалась разве что повышенным терпением и выдержкой. Все жили во имя идеи и в ожидании светлого будущего. Наша семья в этом смысле оказалась просто уже в этом будущем, семье главного инженера помогло его особое все-таки положение. Но семья и горного инженера Останова (и его жены -учителя математики) и семья маркшейдера Русакова (и его жены - преподавателя немецкого языка) с их детьми - нашими товарищами - жили в так называемых "засыпных" домах, продуваемых всеми ветрами, то есть, по существу, в двухэтажных бараках.

В то время в Болоховке был всего один большой - пятиэтажный - кирпичный дом с водопроводом, канализацией и паровым отоплением. Уже потом были построены здания райкома партии и исполкома и еще один пятиэтажный дом для руководящих работников, - в нем поселился еще один мой одноклассник и товарищ Толька Рожков, - его отец был первым секретарем райкома партии. В моем, возможно, тогда и ограниченном сознании, Андрей Кузьмич Рожков остался человеком незаурядным - честным и сильным, даже благородным. Он нам с Толькой давал рекомендации при вступлении в комсомол, и у меня, поскольку я ничего иного о нем и не знаю, есть все основания гордиться этим. Начало войны подтвердило это. Я знал, что Андрей Кузьмич первым спускался в шахту, ведя за собой шахтеров, когда немцы угрожали разбомбить шахту. Последнее, что я узнал о нем - что он стал посмертно Героем Советского Союза! А вот о Тольке так и не знаю ничего.

И все-таки было что-то очень разное в укладе жизни всех наших семей местной интеллигенции. То, что я наблюдал и ощущал потом, подружившись с Радой и часто бывая у них дома, я и раньше видел в доме Аркадия Николаевича Татаурова, старого инженера- путейца, нашего соседа по квартире в Клину, любимца всех детей нашего дома. Этот благообразный старичок часто сидел на одной из тенистых скамеек Круглого сада, окруженный кучей детворы. Своих детей у него не было, а любил он детей красиво и самозабвенно.

Мы очень любили бывать у него дома, в этом маленьком своеобразном музее удивительных вещиц и редчайших книг. Аркадий Николаевич был замечательный рассказчик: он умел рассказывать о самых простых вещах с таким восхищением и знанием, что эти вещи представали перед нами как бы совершенно уже другими. Он давал нам домой любую из своих многочисленных книг, бывало, в роскошных переплетах с замками и золотым тиснением, ни о чем не предупреждая и не оговаривая, и мы уносили эти книги с благоговейным трепетом, как знак великого доверия, и никто никогда не посмел причинить им никакого вреда. Но и не посмел вернуть непрочитанной. Аркадий Николаевич был нашим духовным пастырем, для меня - и просто кумиром. Он был как-то таинственно одинок, красив, подтянут и аккуратен. Мне очень хотелось быть похожим на него во всем. Я даже согласен был бы (в свои одиннадцать-то лет!) носить такую изысканную бородку чеховского Ионыча. Кстати, Чехова я впервые всерьез прочитал именно у него, так же как и Диккенса. Его любимыми писателями, вопреки традиции, вовсе не были гигантский Толстой или Достоевский, а тихий, тогда мало нам известный Бунин, Лесков и Короленко.

Это у него мы, мальчишки, впервые услышали прочитанный для нас рассказ Бунина "Митина любовь", после которого вместе с ним долго молчали. А потом он играл на виолончели, и почему-то хотелось плакать. Он умер так же тихо и незаметно как и жил. Больше всего среди провожавших его было нас - детей. Но была и загадочная очень красивая дама, - говорили, его бывшая жена, когда-то оставившая его. Все смотрели на нее с негодованием. Жил и умер он, действительно, незаметно, но как заметно опустела жизнь без него! Как-то само собой получилось, что все мы, не сговариваясь, аллею, на которой любил сидеть Аркадий Николаевич, стали называть "татауровской аллеей", но вовсе уже не случайно за блестящей латунной табличкой с номером один всегда был воткнут цветок, непременно красный, это был его любимый цвет. Вскоре куда-то уехала и старушка Ксения Алексеевна, какая-то его дальняя родственница, что жила с ним. И в квартиру въехала семья знатного машиниста с шумной оравой маленькой ребятни - уже нового пополнения нашего двора.