предисловие
стр.1
стр.2
стр.3
стр.4
стр.5
стр.6
стр.7
стр.8
стр.9
стр.10
стр.11
на главную страницу
В тихом
переулке промышленного района нынешнего
Екатеринбурга стоит старая, для всех
неприметная двухэтажная школа. Когда еще в
конце сороковых годов, приехав в Свердловск
по направлению работать на завод, я ее
случайно увидел, - остановился в немом
изумлении. Передо мной была моя родная
болоховская школа! А чему, собственно, было
удивляться? - просто эта школа, видимо,
построена в то же время по одному и тому же
типовому проекту. Тогда же сам вид школы
разбудил еще совсем свежие, самые теплые и
волнующие воспоминания. Но и по мере
удаления от того времени, взрослея, старея,
даже мудрея, я всегда думал о школьной поре,
память о ней оставалась по-прежнему живой.
Шло время. Много самых разных событий, счастливых и печальных, вместила за это время в себя моя жизнь: рождались и росли дети, умирали-уходили люди, и среди них самые близкие и дорогие. Не умирала, жила светлая память о далеком детстве, а с ней и неуемное желание побывать в тех местах. Эта мечта, как навязчивая идея, не оставляла ни на минуту. Первые годы, еще в эвакуации, это была острая болезнь, ностальгия, со сладкими провалами в сновидения, тяжелыми пробуждениями, говорят, при болезни - с метаниями и бредом. Но как и всякая болезнь, не долеченная до конца, она постепенно из острой формы перешла в хроническую с периодами вспышек, обострений и рецидивов. Жизнь так закрутила и замотала, что как-то все было не до того, не по пути, не выкраивалось время. И только спустя целых сорок шесть лет, уже выйдя на пенсию, мне все-таки довелось осуществить мою давнишнюю мечту. Я приехал в Москву к сыну с твердым намерением осуществить ее и не отступать от намеченной программы, тем более, что и моя московская сестра изъявила желание поехать со мной, - она там за все время тоже побывала лишь два раза.
Поезд до Тулы идет сейчас всего-то около четырех часов. Даже встреча с Тулой уже взволновала своей близостью к заветной цели. Все так узнаваемо и, вроде, совсем и не изменилось: та же автобусная станция в старом здании какой-то церквушки. Но когда на этой станции увидел автобус с табличкой "Тула-Болохов" (так теперь называется бывший рабочий поселок Болоховка), от волнения сердце запрыгало в груди... неужели этот небольшой автобус через какие-то полчаса привезет меня в мое детство!?...Но волнения мои только еще начались...
Поразительно! Эти небольшие автобусы, что курсируют на ближних районных маршрутах, обладают одним общим, сразу бросающимся в глаза свойством: его пассажиры, как правило, знают друг друга или уж, по крайней мере, имеют общих знакомых. Этот, болоховский, маршрут не явился исключением. Люди, приходя в автобус, уже издали видели знакомых, громко здоровались и оживленно переговаривались. Пожалуй, только мы и оказались здесь "чужими".
Автобус тронулся, и снова сердце мое екнуло... В разговорах, которые велись вокруг нас, столько слышалось знакомых фамилий, названий населенных пунктов, даже старых названий улиц, сама речь пересыпана была знакомыми, почти уже забытыми, характерными для этих шахтерских когда-то мест названиями профессий, которые мы знали только живя здесь. Казалось, что мы никогда и никуда и не уезжали отсюда... Это было так захватывающе интересно, что какое-то благодушное, просто благостное состояние охватило меня. Мелькали названия очень частых остановок: Бородаевский совхоз, Конезавод, Кашино, Оболенское... И вдруг... как обухом по голове: "Петельня"!.. Сердце мое сжалось в комок, замерло и похолодело... Здесь!...Это здесь когда-то все было!...Здесь висела на волоске и... завершилась трагедия одной маленькой прекрасной жизни!... Кровь бросилась в голову и, как и тогда, там на окраине деревни Струбленки, неимоверная волна боли и гнева вспыхнула с такой ожесточенной силой, что не могла остаться незамеченной сидящими рядом. Две женщины одновременно встали в тревоге. Я объяснил им свое состояние сильным волнением, ведь не бывал в этих местах чуть не пятьдесят лет...
Мы подъезжали. Вот и РЭММ, тот самый РЭММ! Ремонтно- электромеханические мастерские, по рассказам местных жителей, с тех пор, как закрылись шахты, давно уже стали заводом буровых машин, но все так и продолжают называть их по-старому - РЭММ! Странно! Автобус въехал на горку и остановился у маленькой будки. Честное слово, мне кажется, - той самой, что стояла здесь и тогда.
Мне всегда казалось, что время, со всеми его разрушительными и созидательными возможностями, самым большим переменам, до неузнаваемости меняющим их облик, подвергает маленькие провинциальные города и поселки. Стареют и умирают не только люди, но ветшает, стареет и умирает и все то, что их окружает. Прошедшая война довершила разрушение и, естественно, породила необходимость восстановления и, стало быть, и обновления многого. При том всеобщем громогласном пафосе Великого созидания, захватившем умы и сознание людей, не оставалось места для иного представления. С этими представлениями в сознании мне предстояла встреча с городом моего далекого довоенного детства...
Мы сошли с автобуса и пошли прямо по первой же улице, начинавшейся за пустырем, на котором была автостанция. Несколько стандартных пятиэтажек торчали из окружавших со всех сторон старых двухэтажных домов. На одном из них на фанерной табличке я прочел название улицы: "Улица Первой пятилетки". Я чуть не вскрикнул: это же улица, на которой стоит Аптека! Наша улица!.. Наш дом!.. И сразу вспомнилось, как с балкона родительской спальни, мы, дети, дожидаясь родителей, уезжавших по делам в Тулу, наблюдали за прибытием автобусов к автостанции. Это же было так близко, просто в пяти минутах ходьбы от нас... И действительно, минут через пять мы увидели двухэтажное здание Аптеки... Время способно многое что изменить, но даже ему не дано изменить расстояние... Я остановился и перевел дух... Сердце готово было выпрыгнуть наружу... Все эти сорок шесть лет я лелеял мечту об этой минуте!.. И вот этот миг наступил!..
В Аптеку мы решили зайти уже после того, как побываем везде. Мы обошли ее кругом со все сторон, не сумев преодолеть хотя бы этот соблазн, и по пересекающей нашу улицу улочке вышли к какому-то то ли скверу, то ли парку... И снова сердце вздрогнуло, когда в середине сквера увидел памятник Ленину... Я понял, это не сквер, - маленькие саженцы, когда-то очень давно посаженные вокруг этого пустыря, выросли в кудрявые деревья, окружив собой кажущуюся теперь и вовсе крохотной... площадь Ленина... Это же площадь Ленина! .. Я помню, как ставили этот памятник, воздвигали его на построенный заранее из кирпича и отделанный серо-зеленым мрамором постамент. Я помню его в опалубке и в лесах... Все это было у меня на глазах: мы ходили мимо него каждый день в школу. У меня сохранилась даже фотография возле него с группой из нашей округи... Ленин, как и тогда, стоит на том же самом месте лицом к старому зданию тогдашнего Поссовета, рядом с которым довольно нелепо, как бы дублируя его, стоит новое пятиэтажное здание уже Горсовета и, скорее всего, и Горкома партии, - так, как и положено, как и подобает всякой площади, носящей это имя. Теперь еще следовало выйти на улицу Советскую, которая просто обязана здесь быть, и она и была, и тогда рядом уже и наша школа, а за ней за молодыми деревцами будет парк, наш любимый парк, где когда-то наши старшие сестры и братья гуляли со своими подружками и дружками по вечерам, где назначали свидания и целовались... Так все и было... И школа оказалась на месте и все остальное. Вот только школа почему-то оказалась прямо в самом парке, - прямо за ней начинался густой ряд могучих, роскошных лип и тополей. И опять пришлось поймать себя на мысли, - как странно и нелепо устроен человек: он не сразу свыкается с тем, что мир растет и меняется не только в нем, но и вместе с ним, - эти могучие красавцы-деревья - это те самые тоненькие, трогательные в своей былой беспомощности палочки-саженцы, что мы когда-то сами и посадили, создав за школой широкую зону молодняка. Они росли и выросли вместе с нами в могучие деревья. Мы ведь тоже за это время из таких же тоненьких, тонконогих, тонкошеих и звонкоголосых малышей превратились уже в стариков... Их жизнь длиннее, но чуть не полвека - немалый срок и для них.
Больше всего изменилась сама школа. Вот когда я убедился в том, что мое прежнее представление о ней самой и щедрых, добрых и мудрых людях, ее построивших и подаривших нам - детям, не было ошибочным.
Не было в ней уже ничего от ее прежней красоты и дворцового величия. Не только театр начинается с вешалки, - с вешалки начиналась и наша школа. С волнением мы открывали дверь, и... то, что мы увидели, сразу ошеломило: по обе стороны когда-то просторного вестибюля - старые, довоенные еще деревянные вешалки, перекрашенные в ядовито зеленый цвет, ограждались барьерами, затянутыми до потолка металлическими сетками, оставляя лишь узкий проход между двумя этими, воистину, "зонами". Нетрудно было предположить, что, очевидно, таким путем разрешалась проблема нехватки школьных зданий, такие "вместилища" для одежды могли в себя поместить одежду не двойного, а тройного числа школьников.
Вестибюль второго этажа, - наш знаменитый торжественный зал, - свидетель былых торжеств, концертов и балов, - тоже был перегорожен так, что оставлен только узкий проход - коридор между двумя крыльями здания. Вместо паркета - простые деревянные обшарпанные до белого основания полы. Никакого мрамора и в помине, ни зеркал, ни стекол! Тусклый свет ничем не закрытых лампочек по коридорам и даже в классах завершал это впечатление. Было мучительно больно и жалко на все это смотреть. В школе никого не было.
Мы походили по школе, побывали везде, посидели на "своих" партах в "своих" классах, и везде было такое ощущение, что ничего не изменилось, даже парты, - тогда новенькие и аккуратные, теперь невероятно устаревшие и жалкие, просто все старилось вместе с нами, но еще продолжало хоть и жалкую уже, но все еще свою жизнь. Это было трогательно и... печально... Единственное, что осталось неизменным, - тот же газон перед фасадом школы и сохранившиеся лепные горельефы школьной атрибутики в лепных квадратах на фасаде. Было и самое поразительное!.. Мы выбирались в парк точно так же как это делали когда-то в детстве, - вылезая через окно в туалете и пролезая через - честное слово! - ту же самую лазейку, что сами проделали в заборе, - том же самом старом зеленом заборе, отделявшем школу от молодняка, посаженного нами, - не оббегать же, в самом деле, в переменку всю школу кругом!..
Мы вышли к главному входу в парк, - прямо рядом с ним когда-то стоял Красный дом, тот самый, в котором жила Рада и за которым на площади погиб Митенька Завалишин. Прямо на его месте стоял пятиэтажный дом, - но уже штукатуренный и окрашенный в розовый цвет, - более радостный, что ли, чем тот, оказавшийся столь кровавым, - эта примитивная, но право же, в чем-то и понятная и оправданная символика, ударила наотмашь!.. (Я уже писал, что в Красный дом угодила бомба и под его развалинами погибло много людей).
И снова поразительно! И парк как будто совсем не изменился.
На центральной аллее, как тогда было принято, по обе стороны торчали щиты с призывами и плакатами, режущими глаз и бьющими по сознанию своей провинциальной безвкусицей и воинствующей, наступательной глупостью, которую тогда не очень замечали. Похоже, что нынешние хозяева города, будучи людьми, верными прошлым идеалам, так и не заметили веяния нового свежего ветра и продолжали подставлять паруса под старые его струи. Так и казалось, что на всей этой ветхозаветной дребедени просто все эти годы меняли номера съездов, пятилеток и названий событий.
Даже танцплощадка и летний театр, обветшавшие, разрушенные, но еще живые, стояли на прежнем месте. Казалось, что и все те же танцы здесь танцуют до сих пор... Выходит, что все стареет и умирает не столько от времени, сколько от обстоятельств. Наш любимый клинский Круглый сад тому тоже подтверждение, - он жил бы до сих пор, как этот парк, - но его отравили и этим убили. Мы побродили еще по парку и вышли к Дворцу культуры шахтеров, так он тогда назывался, когда до войны был построен. За это время он внешне мало изменился, я его хорошо помню, потому что чуть не целый год ходил туда учиться игре на кларнете, да снова помешала война. Вот разве что за это время изменилась на нем эмблема на фасаде: вместо шахтерской - на сугубо машиностроительную - шестеренку. Нам до отъезда много что еще предстояло, и мы повернули уже обратно, да, собственно, за Дворцом и парком уже ничего и не было, - это и теперь были чуть ли не крайние точки города.
И как только мы перешли на противоположную сторону улицы, снова наткнулись на сохранившуюся чудом память прошлого: на одном из группы одноэтажных, похожих на бараки, домов заметили странную табличку, залепленную и многократно закрашенную, но все-таки с еще выступающими на ней какими-то знаками бывшей надписи. Я сразу предположил, что это здание и вывеска на бывшей "старой", как ее тогда называли, школы №1, в то время работавшей для нескольких начальных классов. С азартом археологов мы расчищали на ней едва уже заметные знаки, пока не убедились, что мы не ошиблись, - на деревянной табличке каким-то неизвестным умельцем-мастером методом заглубления фона была сделана - и открылась нам после тщательной расчистки - табличка с надписью: "Начальная школа №1". И все! И снова память взбудоражила и взволновала воображение... Именно в одном из классов этой школы училась тогда Риммочка Остапова - наша милая "овражная" подружка... Где-то она сейчас? Какова судьба этого некогда прелестного создания?.. Может быть, что-нибудь и удастся узнать у бывшей одноклассницы моей сестры, куда нам еще предстояло зайти, а сейчас скорей к заветной цели, к которой все время приближались, но никак не могли достичь: все время останавливались у новых и новых столь дорогих для памяти мест.