С.Б.Абрамзон Страницы моего детства

страница 5

 предисловие
 стр.1
 стр.2
 стр.3
 стр.4
 стр.5
 стр.6
 стр.7
 стр.8
 стр.9
 стр.10
 стр.11

 на главную страницу

Шло время, росли и мы, в радостях и печалях, кратковременных, быстрозабываемых, как это бывает в детстве, были синяки и шишки, были и огорчения маленькие и большие, пока не потрясла однажды и трагедия! И уже настоящая, - случайно, при, казалось бы, обыденных обстоятельствах, на наших глазах погиб единственный сын нашей любимой учительницы и наш всеобщий любимец восьмилетний - Митенька Завалишин: он, не рассчитав, перебегал на другую сторону качелей и получил удар доской прямо в висок. Всеобщее потрясение было так велико, что передать этого не берусь. Что касается меня, то я до сих пор боюсь качелей и при каждом их ходе у меня, наблюдающего просто за их движением, захватывает дух и противно вздрагивают все мышцы тела. Митеньку хоронил весь поселок, и историю эту, как потом стало известно, помнили и передавали из поколения в поколение на протяжении многих лет, так же как и название "Красный" у дома, возле которого это произошло, хотя дом этот давно уже не был красным. Когда-то это был единственный дом в поселке, выстроенный из красного кирпича, во время войны в него попала бомба, и его разрушило до основания, на его месте построили новый дом, тоже пятиэтажный, тоже кирпичный, но... его оштукатурили и покрасили в розовый цвет, может, и для того, чтобы навсегда стереть жуткую память о том, что он видел, - говорят, что под его развалинами погибло чуть не двадцать человек, скорей всего среди них были и те, кого и я знал. Но даже трагедии в детских сердцах не живут долго, - постепенно все притупилось и забылось, особенно после того, как схоронили и саму Маргариту Сергеевну, она умерла ровно через два года после Митеньки прямо на его могилке. Но, вот видите, в одном из далеких уголков памяти, в одном из крутых витков сознания впечатления все-таки остались и по сей день.

А тогда жизнь вошла в свою обычную колею и пошла, поехала, побежала дальше: школа, дом со всякими занятиями, играми и развлечениями и наш ансамбль. Но был еще и наш любимый овраг, что начинался сразу за домами поселка, где проводили тоже немало времени в увлекательных воображаемых путешествиях и приключениях - с кострами, шалашами, запрудами, где лазали по обрывам, воображая себя в неведомых странах, где задумывали и хранили тайны, скрепленные кровной клятвой, где мечтали и спорили до хрипоты, где дружили и ссорились, где тоже учились достойно жить.

Среди отважных "путешественников", "туземцев", "индейцев" и "аборигенов" были и две женщины, от которых не удалось отбиться всей нашей мальчишеской братии. Это были две сестры главного нашего "овражного" брата Тольки Остапова: серьезная и рассудительная Тоня и ее младшая сестренка - бесстрашная, веселая и озорная Римка. Вскоре мы уже не жалели о том, что поддались настойчивому "скулению" обоих и приняли их в наше "овражное братство". Вот когда мы убедились, как бывают полезны некоторые женские свойства в сложных житейских ситуациях и хозяйственных делах, - никто лучше Тони не мог зашить хотя бы и на некоторое время (хотя бы чтобы незаметно прошмыгнуть домой) штаны, тогда ведь не было таких сверхпрочных штанов, как нынешние джинсы. О, если бы нам тогда такое обмундирование! Наши штаны и рубахи часто трещали в любом месте от каждого, правда, сильного и внезапного прикосновения, так что, самым необходимым из предметов, постоянно находившихся в сумке у Тони, были иголка и нитки. Она очень здорово также умела печь картошку: в тех же, казалось бы, походных условиях, в углях сгоревшего костра, она у нее не обугливалась в головешки, а была готова и привлекала золотистой хрустящей корочкой, стоило ее лишь обтереть от копоти.

А какие вкусные супы девочки умудрялись соорудить, пока мы "ходили на охоту" или обследовали окрестности воображаемого острова! А если при этом нам еще удавалось принести из соседнего лесочка несколько грибочков, то пиршество "дикарей" заканчивалось шумными ритуальными танцами, в центре которых величественно, правда, все-таки слегка сдержанно улыбаясь, приплясывала довольная Тоня, а полную разнузданность "туземных" нравов, вытворяя что-то невообразимое, демонстрировала верткая, темпераментная Римка. Остальные "туземцы" совершали свой ритуальный танец в меру своего ощущения торжества, как правило, не менее темпераментно. Была, естественно, у нас и своя тайна и свой тайник. Тайна заключалась в том, что все мы принадлежали к тайной организации, цели и программу которой, очевидно, в силу ее особой значительности, я как раз и не помню, только помню, что она называлась очень таинственно и значительно и имела свою эмблему, которой помечалось все, что участвовало в нашей игре. Таинственный знак ПШ, открою уж тайну, - означал "партия шифр!" Во как! Не больше и не меньше!

У нас даже были изготовлены для всех наших членов единого образца "партийные билеты", которые хранились в специальном тайнике. Партийная тайна хранилась свято всеми членами нашей партии, принималась торжественно и скреплялась, естественно, кровью, хотя и самой малой, - на этом настояла Римка, которая, будучи действительно во всем остальном бесстрашной, так же странно боялась крови. Она первой забиралась на высокие склоны оврага и первой же бросалась оттуда кубарем, сверкая пятками и еще кое-чем. Но... до первой царапины, от которой визжала, как резаная. Она была верный и надежный человек. Если бы нам потребовался барабанщик или горнист - Римка была бы первый кандидат. Ей досталась не менее почетная и ответственная роль, - она была связной и скорее проглотила бы язык, чем проболталась хоть одним словом. Римка была наивна и простодушна пропорционально своему возрасту, она ведь и была моложе нас всех на целых полтора года.

Постоянное вращение в нашей мальчишеской компании приучило ее совершенно никого и ничего не стесняться, особенно в наших, то есть полевых, условиях, - она могла при всех задрать подол юбки, чтобы подтянуть трусики, или чего больше, чуть отойдя в сторонку, усесться на виду у всех и пустить лужицу, она не знала еще стыда и была целомудренна и чиста как истинное дитя природы. Но ужасно краснела и негодовала, когда кто-нибудь в запальчивости или в гневе посылал другого в ж..., - другого адреса мы, дети, еще не знали, но этим пользовались довольно часто. Римкиным покровителем был ее старший брат Толька - наш председатель - непререкаемый авторитет всего нашего "овражного братства", он был с ней строг той строгостью, в которой чувствовалось уважение и, что уж говорить, нежная любовь к этому прелестному существу. Она никогда и никому не мешала, а лишь только украшала наше овражное житье-бытье. Она играла, шалила, что-то там мурлыкала и пританцовывала одновременно, совершенно не отвлекая от наших мальчишечьих дел, довольно серьезных.

Овраг был для нас своеобразным полигоном, на котором мы испытывали и доводили наши домашние заготовки. Мы испытывали планеры и запускали змеи, ставили на воду корабли, - внизу оврага протекал настоящий ручей, запрудив который мы создали вполне приличный водоем для испытаний.

И это все помимо наших "туземных" игр и "овражных" братств с их тайнами и клятвами. Я и тогда уже понимал, что Толька был прирожденный изобретатель и мастер на все руки. Чего только он ни делал дома! Он сам проектировал и строил модели планеров и кораблей, выпиливал разные полочки и другие штучки, выжигал всякие картинки лупой, замечательно фотографировал и прилично рисовал, а кроме того еще играл на скрипке. Он был необычайно любознателен и жаден до новых впечатле­ний, нетерпелив, но усидчив и трудолюбив, настойчив и целеустремлен, словом, он, безусловно, был просто талантлив. Мы все у него были просто исполнителями его идей. Вместе с тем он никогда не задавался, прекрасно осознавая свое превосходство над нами, - мы в свою очередь платили ему преданностью и уважением. Но он знал и ценил и наши собственные качества и умения и очень умело, просто талантливо, ими пользовался. Известно, что талантливый человек талантлив во многом, в том числе в искусстве общения тоже. Его сестры перед ним просто благоговели и гордились им, хотя, признаться по правде, каждая из них была подстать старшему брату. У Тони тоже была светлая головка и золотые руки, а Римка таила в себе столько еще не раскрытой энергии и женского обаяния, что мы - мальчишки - иной раз просто ахали и ухмылялись, представляя ее будущее.

Мы все в это время увлекались попеременно Жюлем Верном, Майном Ридом, Вальтером Скоттом с его "Айвенго", романами Адамова и Беляева. "Три мушкетера" чуть не разыгрывали в лицах, отдавая по справедливости роль Д'Артаньяна нашему Толику. Потом носились с "Землей Санникова", строили льдину Папанина, спасали "Челюскин", и один из построенных нами в модели самолетов носил название АН-25, а однажды, увлеченные буйной фантазией, чуть не решили снарядить собственную эк­спедицию на поиски Леваневского, да помешали события в Испании, - не смогли решить, где мы больше будем нужны. А потом появился Фраерман с его "Дикой собакой Динго" и "Дальними плаваниями", совершивший в нашем замутненном сознании полный переворот и поселивший смятение в наших сердцах и душах. Даже наши привычные и свои "овражные сестры" вдруг открылись нам совсем иначе, и мы стали оберегать их от наших общих трудностей, и мы стали чаще и пристальней заглядывать в глаза, реагировать на капризы и утешать в обидах и, пусть и редких, не всегда раньше понятных нам слезах. Мы стали стыдливо отворачиваться от Римкиных невинных непристойностей, тем более, что и сами стали ощущать в себе что-то новое, непреодолимо- сладостное и влекущее. Мы росли и взрос­лели, теперь как-то особенно быстро и заметно, и особенно девочки. Следующий летний "овражный" сезон начался уже просто без них. Они уклончиво отнекивались, ссылаясь на занятость в школе, а нам их стало как-то особенно не хватать, стало скучно и пресно, даже неинтересно. Но даже призыв к верности и обращение к "партийной дисциплине" не вернули их к нам.

"Счастливая, невозвратимая пора" перелистнула еще одну страницу. Но перед тем, как ее закрыть, нужно хоть в двух словах рассказать и еще об одном ярком представителе нашего тогдашнего "овражного брат­ства" - моем однокласснике и самом близком друге - Олеге Русакове. Это был очень скромный и стеснительный мальчик, книгочей и фантазер с астрономическим уклоном. Это он с поразительной точностью предсказал начало и все самые значительные вехи начала космической эры и даже в сроке полета человека на Луну ошибся всего на два года. Могу себе пред­ставить его ликование по поводу свершения его надежд! Тем более что даже, и особенно, представляю само выражение его ликования, - он бил себе кулаком о ладошку, подпрыгивал на месте с горящими от возбуждения и удовлетворения глазами, - тоненький, тщедушный, интеллигентный мальчишка, - объект частых насмешек нашей братии, - но именно он оказался больше всего прав в столь проблематичных направлениях развития науки, да и техники тоже.

А потом... грянула война!.. Мы встретились с ним под Ельней, откуда еле живыми унесли тогда ноги. Потом наши путаные тыловые дороги затерялись в просторах России.

Только спустя много лет, принимая на заводе одного из многих командировочных, я случайно обратил внимание на подпись на одном из документов, - я сразу узнал специфический, необычный почерк, - очень крупным квадратным шрифтом стояло: О. Русаков! Уточнив отчество глав­ного инженера одного из "п/я" города Коврова, я уже сразу знал, что это Олег Сергеевич Русаков, мой однокашник и друг, и узнал уже и кое-что остальное. Астрономом он не стал, так же как и мало кто из наших стал, кем хотел, и, похоже, вовсе даже не работал на "космос", потому что, так же как и я, работал на совсем другое.

А потом ... грянула война! И тогда наши "партийные билеты" так и остались в тайнике оврага и, уж не знаю, сохранила ли тульская земля, тоже потом изрытая снарядами, нашу тайну, скрепленную пусть и малой, но все-таки нашей горячей детской кровью...

Но тогда до войны еще оставалось целых четыре года. Наше детство продолжалось. Была школа, книжки, друзья, наш ансамбль и наш овраг с его притягательной силой и нашей тайной.